Немая сцена

Произнесенные слова поражают как громом всех. Звук изумления единодушно излетает из дамских уст; вся группа, вдруг переменивши положение, остается в окаменении.

Немая сцена

Городничий посередине в виде столба, с распростертыми руками и закинутою назад головою. По правую сторону его жена и дочь с устремившимся к нему движеньем всего тела; за ними почтмейстер, превратившийся в вопросительный знак, обращенный к зрителям; за ним Лука Лукич, потерявшийся самым невинным образом; за ним, у самого края сцены, три дамы, гостьи, прислонившиеся одна к другой с самым сатирическим выраженьем лица, относящимся прямо к семейству городничего. По левую сторону городничего: Земляника, наклонивший голову несколько набок, как будто к чему-то прислушивающийся; за ним судья с растопыренными руками, присевший почти до земли и сделавший движенъе губами, как бы хотел посвистать или произнесть: «Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!» За ним Коробкин, обратившийся к зрителям с прищуренным глазом и едким намеком на городничего; за ним, у самого края сцены, Бобчинский и Добчинский с устремившимися движеньями рук друг к другу, разинутыми ртами и выпученными друг на друга глазами. Прочие гости остаются просто столбами. Почти полторы минуты окаменевшая группа сохраняет такое положение. Занавес опускается

Что касается происхождения частицы «che», существует несколько версий. Некоторые авторы утверждают, что она происходит от индейского слова che, которое на языке гуарани может означать личное местоимение «я» или притяжательное «мне», поскольку язык гуарани распространен на северо-востоке Аргентины. Согласно второй версии, на языке мапуче «che» означает «люди», и данная частица входит в состав многих названий в регионе. И по третьей версии, слово «che» относится к языку кечуа и является эквивалентом междометия «¡oye!» (слушай, услышь), которое служит для привлечения внимания собеседника [Che, 2017]. Интересно отметить, что именно благодаря данному феномену, аргентинский революционер Эрнесто Че Гевара использовал прозвище Че, чтобы подчеркнуть свое национальное происхождение [Soy el Che Guevara ..., 2017]. Таким образом, частица «che» несет в себе культурно-историческую ценность, а ее употребление в речи свидетельствует о том, что ценность традиции и культуры является одной из ключевых для аргентинцев. В качестве примера рассмотрим фразы из романа «Выигрыши» аргентинского прозаика Хулио Кортасара:

- «Todo el día, che, y no quería que me vaya, un metejón de esos que vos no sabés qué hacer...» (Целый день, че, и не хотела, чтобы я уходил, настоящая пиявочка, не знал, как и отделаться...)

- «Vamos yendo - dijo López. - Gracias por la caña, che, es de la buena». (- Итак, вперед, - сказал Лопес. - Спасибо за коньяк, че, он у вас отменный) [Cortázar, 2017].

В данном высказывании «che» используется в качестве обращения к приятелю с целью привлечения его внимания. Оба собеседника разделяют ценность традиции и культуры, что является залогом успешного коммуникативного акта.

"Гоголь шире и глубже, чем все его предшественники, использовал неистощимый родник народно-разговорной речи, как источник литературно-художественного творчества. Он еще острее, чем Пушкин, сочетал в строе авторского повествования далекие, почти противоположные стилистические элементы русского языка. “Язык дурных обществ”, осужденный Пушкиным и не использованный им в качестве материала для построения национальной литературно-языковой нормы, делается предметом острых наблюдений и художественных экспериментов Гоголя. Эти пошлые претенциозные жаргоны вкусивших цивилизации слоев поместья и города — мелкого чиновничества, армейского офицерства, низов “большого света”, помещиков средней и мелкой руки, дворян — становятся не только арсеналом средств изображения отрицательных характеров, но и острым орудием социальной сатиры в стиле Гоголя и последующих писателей — Некрасова, Тургенева, Писемского, Салтыкова-Щедрина и др. Гоголь свято выполнял завет Пушкина, обращенный к идущему на смену поколению молодых писателей: “Вслушивайтесь в простонародное наречие, молодые писатели — вы в нем можете научиться многому, чего не найдете в наших журналах”.

Этот способ обновления и освежения литературного языка живой водой народной речи открывал широкую дорогу в литературу и тем областным словам и выражениям, которые могли затем влиться в словарь общелитературного языка.

Гоголь, действительно, активно использовал украинскую (или, как он сам говорил, малороссийскую) лексику, тем паче, в «Вечерах на хуторе близ Диканьки», да и в «Миргороде». Но Пушкин всё-таки имел в виду другое. Ключевые слова: «говорю еще хуже, и почти так, как пишет Гоголь». Пушкин точно не имел в виду, что общается с друзьями на украинском.

Общее место, что литературный язык «резко отличается от языка разговорного. Не только орфография, пунктуация, но и сам синтаксис, употребление определенных наклонений, падежей, времен порядка слов - вся освященная система слова писаного отличает его от слова произносимого, потому что у последнего нет времени на исправление неточностей и ошибок. Какая огромная разница между фразой в разговоре и отрывком из диалога пусть даже самого реалистического романа!» (Ян Парандовский) И создатель нашего литературного языка Пушкин, охотно использовавший простонародную речь, например, Загоскину пенял: «охотиться вместо: ездить на охоту; пользовать вместо лечить. Эти два последние выражения не простонародные, как, видно, полагает автор, но просто принадлежат языку дурного общества.» Гоголь же пошёл дальше, он решительно ввёл разговорный язык в литературную речь.

Академик Виноградов: «Гоголь шире и глубже, чем все его предшественники, использовал неистощимый родник народно-разговорной речи, как источник литературно-художественного творчества. Он еще острее, чем Пушкин, сочетал в строе авторского повествования далекие, почти противоположные стилистические элементы русского языка. “Язык дурных обществ”, осужденный Пушкиным и не использованный им в качестве материала для построения национальной литературно-языковой нормы, делается предметом острых наблюдений и художественных экспериментов Гоголя. Эти пошлые претенциозные жаргоны вкусивших цивилизации слоев поместья и города — мелкого чиновничества, армейского офицерства, низов “большого света”, помещиков средней и мелкой руки, дворян — становятся не только арсеналом средств изображения отрицательных характеров, но и острым орудием социальной сатиры в стиле Гоголя и последующих писателей — Некрасова, Тургенева, Писемского, Салтыкова-Щедрина и др. Гоголь свято выполнял завет Пушкина, обращенный к идущему на смену поколению молодых писателей: “Вслушивайтесь в простонародное наречие, молодые писатели — вы в нем можете научиться многому, чего не найдете в наших журналах”. Этот способ обновления и освежения литературного языка живой водой народной речи открывал широкую дорогу в литературу и тем областным словам и выражениям, которые могли затем влиться в словарь общелитературного языка».

То есть, использование украинских (малороссийских) слов — это частный случай главного нововведения Гоголя: сближения литературной и живой речи. И если наши писатели вслед за Гоголем стали употреблять такие слова, как «пекло», «жинка», «хлопец», «домовина», то это не значит, что все они писали на суржике. Нет, просто эти украинские слова вошли в русский литературный язык.

ПС. Как и всякого новатора языка, Гоголя часто упрекали за нарушение правил. Сенковский написал издевательскую заметку о «Мёртвых душах», где, в частности, прошёлся по использованию Гоголем родительного падежа в выражениях: «вылезшие из носу два волоска», «Въезд его не произвел в городе совершенно никакого шума», «придержал рукою картуз, чуть не слетевший от ветра», «стены, выкрашенные масляной краской, потемневшие вверху от трубочного дыма». Возмущённый Сенковский прокомментировал: «Во всех славянских языках, какие я знаю, нос имеет в родительном падеже носа, а шум, ветер и дым имеют шуму, ветру, дыму: у него это наоборот!.. он говорит носу, ветра, шума, дыма!..»

Сенковский был поляком. Доктор филологических наук И. Б. Серебряная пришла к выводу: «При этом характерной особенностью отдельных славянских языков (в частности, именно польского) является отсутствие флективного – у в словах-наименованиях части тела, в отличие от других лексико-семантических групп (вещественных, отвлечённых, собирательных существительных), которые принимают –у [Мацюсович, 1975, с. 67 ; Балалыкина, 1978, с.6-28]. Таким образом, противопоставляя существительное нос абстрактным именам шум, ветер и дым, Сенковский, скорее всего, имел в виду правила родного польского языка. Показательно, что в своей собственной литературной практике он, следуя нормам польского языка, употреблял, по нашим наблюдениям, исключительно форму родительного носа, но - только ветру; существительные же шум и дым у него имели, в соответствии с русским употреблением, вариантные флексии родительного единственного: - а и – у [Серебряная И.Б., 1994, с. 63]».

А что же с украинским языком? Родительный падеж: "носа", "шуму", "вітру", "диму". Пример того, что претензии к Гоголю возникали вовсе не из-за будто бы украинской грамматики, а из-за... Как ответил Белинский - Сенковскому: «Я не знаю, да и знать не хочу, как в польском или другом славянском языке склоняются в родительном падеже слова нос, шум, ветер и дым; но, как природный русский, знаю достоверно, что слова эти в русском языке принимают в родительном падеже окончание равно и а и у, а когда которое именно, на это нет постоянного правила, но это слышит ухо природного русского». «Слышит ухо», то есть, опять-таки Белинский сослался на разговорную речь.